Старый Затон. На берегу Енисея (местные называли его Шанхаем) стоял художник в длинном брезентовом плаще, шапке-ушанке, писал корабли и ледоход.
Была весна 1970-го года. Я, тогда пятиклассник, увидел его, подбежал, как все любопытные мальчишки, и, как завороженный, простоял рядом до конца сеанса. Мы разговорились. Я сказал, что тоже рисую, и ему это как-то особенно понравилось. Он сразу попросил принести работы.
С этого времени мы подружились. Я стал бывать у него дома и в мастерской.
В доме у художника меня поразила расписанная стена: огромный натюрморт, голубо-зеленый керамический кувшин и две кружки с красным вином, а вокруг, на большом поле, на листьях - огромные, сочные яблоки. Эта замечательная стенопись до сих пор жива в моей памяти.
Каждую неделю я приносил свои работы и показывал их. Дядя Андрей меня не «школил», как «мудрые» учителя в художественной школе. Он просто говорил, что плохо, что ладно, а что и хорошо. Это были наставления мудрого, большого Художника.
У меня было большое желание приходить и показывать свои работы. Я старался много рисовать. Мы ходили на речку Базаиху, Кузъмичеву поляну. С ночевками у костра под огромным звездным небом. Работа на пленэре была той настоящей школой, которую я бы не прошел нигде.
Любовь дяди Андрея к сибирской природе, ее горам, рекам, таежным цветам была настолько сильной, что видел и чувствовал он ее глубоко индивидуально. Он научил меня любить все, что окружало, и все рисовать. А рисовать с ним хотелось много, и его главное требование состояло в том, чтобы это было интересно и самобытно.
Часто бывало, что ругал. Самая плохая оценка работы была, если скажет: «Ну, это, брат, поделка, пойди посмотри, у мастеров, какое обобщение, какая сила». Никогда не говорил, как надо делать, вообще не любил «сделанности». Сам работал настолько неистово, как говорил «запоем», что невольно передавал свое отношение к работе.
Многие молодые художники ходили к нему, хотя это было небезопасно по тем временам. Можно было запросто вылететь из художественного училища - Поздеев числился формалистом. Я глубоко уверен, что ни один, кто так считал, не нарисовал бы обнаженную натуру так, как он. Была, наверное, зависть, что он работает, как хочет.
Краски, которые тогда были в дефиците, он брал коробками, холсты - тюками, бумагу - пачками. Холсты грунтовал сам, найдя для этого свой уникальный рецепт. Грунтовка была своеобразным ритуалом; когда грунтовал - отдыхал и думал.
В мастерской чистота была, как в операционной, не любил ничего лишнего.
Когда его не устраивала работа, которая, на мой взгляд, была отличной, он ее уничтожал, не оставляя даже фото. Иногда потом говорил огорченно: «Там что-то было...», - и снова кромсал. В те минуты я убегал, было жалко и его, и холсты. Когда же после написания работы говорил: «Это ладно», - как ребенок шутил и пел песни.
Радовался, когда приходила его мама, Евдокия Ивановна - маленькая, сухонькая, очень добрая старушка. Ее в Доме художников, где тогда была мастерская, все любили, для всех она находила доброе слово. Приносила она обязательно душистый рыбный пирог, завернутый в белый платочек, и угощала нас. Долго не сидела, наверное, не хотела мешать. Эта деликатность была и у дяди Андрея. Со всеми был добрым и очень щедрым. Многие «художнички», что называется, паслись около него, зная, что отказа не будет. Он раздавал материалы, а потом занимал деньги, чтобы снова купить. Мне тоже всегда давал краски, кисти, холсты. Я бессовестно их брал и работал.
Как никто любил он цветы - и полевые, и таежные, и садовые - все. Особенно сирень.
Сирень мы ходили писать в сад Крутовского, который находился в районе старого базара. Старый дом, большой сад с разными сортами сирени, что по-сибирски - большая редкость. Сирень была чудная: белая, розовая, кремовая. Хозяином сада был Всеволод Иванович Воронов - седой старик, самодеятельный художник. Вел с дядей Андреем беседы. По-моему, критиковал, но не зло. Дядя Андрей написал там много замечательных работ.
Темой последней работы, написанной художником, тоже была сирень. Этот небольшой холст наполнен какой-то пронзительной тихой грустью...
Внимание, теплоту и заботу, которую дал Андрей Геннадьевич Поздеев, я несу в себе и сердечно благодарен ему за это.
Игорь Вилъчевский Москва, 2001 г.
