Под его волшебной кистью озарялись солнечным светом и люди, и птицы, и цветы. Оказавшись в его мастерской, некрасивые женщины вдруг хорошели, злые люди становились добрыми, на хмурых лицах появлялись растерянные улыбки...
Картины Андрея Поздеева не стареют и не тускнеют от времени. Даже самые ранние его пейзажи и натюрморты и сегодня поражают своей чистотой, гармоничностью, свежестью. Еще большее впечатление производят философские картины «Война», «Чаша», «Голгофа», яркие декоративные панно «Раковины», «Корабли». До последних дней жизни Поздеев сохранял простодушие и чистый, незамутненный взгляд на мир. Он любил жизнь, умел по-детски ей радоваться и заражал этой любовью окружающих. Но при этом он был очень мудрым человеком, и картины его не только радуют глаз, но и тревожат совесть, заставляют задумываться о смысле жизни.
В чем же тайна поздеевского таланта? В чем суть тех уроков, которые преподал он всем нам своим творчеством и своей жизнью? Об этом мы вели разговор с другом Андрея Поздеева - искусствоведом и художником, доктором философских наук, профессором Владимиром Ильичом Жуковским. Начал я - с ностальгических воспоминаний:
- Помню давнее, детское еще впечатление от впервые увиденных картин Поздеева. Это было на одной из коллективных выставок, в Доме художника. Меня поразили тогда яркие, как бы светящиеся на фоне работ других художников поздеевские «Морские окуни» и «Паруса». Познакомиться же с самим мастером довелось намного позднее... А когда и при каких обстоятельствах состоялось ваше знакомство с Андреем Геннадьевичем?
- В середине 70-х годов я работал подмастерьем у художника Володи Мазурова, который жил в том же доме возле ТЮЗа, что и Поздеев. Мазуров много мне о нем рассказывал. А вскоре я, по его же совету, принял участие в краевой выставке - и там мои работы увидел Андрей Геннадьевич и пригласил меня к себе. Позднее, в 1976-м, он попросил меня помочь с устройством его персональной выставки. Для меня это была очень интересная школа по решению экспозиционных задач. Ведь очень важно правильно развесить картины, тут надо учитывать и освещение, и высоту, и соседство разных работ, не диссонируют ли они по цвету... К сожалению, у нас обычно очень небрежно относятся к искусству экспозиции. С тех пор Поздеев стал приглашать меня на все свои выставки. Помню, в 1986 году, когда готовилась его юбилейная выставка в Доме художника, мы с ним оставили из четырехсот работ шестьдесят - и оба обрадовались, что выставка получилась цельная.
- А Ваше первое впечатление от его работ?
- Не скажу, что это было очень уж необычно, - я ведь не был закрепощен советским искусством... Просто я увидел человека, который очень честно относится к своей работе, не лукавит, не выкобенивается, не пытается кому-то угодить или, наоборот, шокировать своим искусством. У него это все было очень естественно, органично. Вот почему он не работал на заказ, а если иногда и пытался это делать, то у него не получалось. Потому и в долги влезал. В отличие от многих людей, которые разделяют жизнь на «работу» и «после работы», он работал всегда и везде - и на улице, и в автобусе, и в туалете. Работа для него - это все. И для меня это стало нормой. А впервые я с этим столкнулся у него.
- Многие считали его чудаком, наивным...
- Это было обманчивое впечатление. Он был вовсе не наивен, он просто умел и любил слушать. С каждым он разговаривал так, будто этот собеседник у него самый близкий. Так позднее и появилось множество его мнимых «друзей»...
- ...для которых сегодня он просто «Андрюша»...
- Вот так и создается миф о художнике, о «сибирском самородке», о «наивном чудаке»... Но его портреты говорят о другом! Он легко разгадывал любого человека! И я сразу увидел в нем художника, остро интересующегося всем новым. Он все новое впитывал, как губка! И при этом оставался самим собой, отбрасывая все лишнее...
- В таких случаях он обычно говорил: «Мне это не нужно, это не мое»...
- Многие преувеличивают его эмоциональность, слишком акцентируют живописную сторону его работ, его чувство цвета, а разумное начало не принимают в расчет. А ведь в каждой новой работе он ставил и решал новые художественные задачи. Его отличала неконъюнктурность, хотя, казалось бы, профессионал изначально должен быть конъюнктурным. Он мог позволить себе роскошь быть честным, быть самим собой - во многом благодаря репутации «чудака», благодаря инвалидности. Он научил меня честному отношению к работе, к искусству, и я благодарен ему, что с ним я встретился раньше, чем со многими другими художниками. Нельзя сказать, что наша встреча была случайной, - я был готов его встретить и я его встретил.
- Оказал ли он на Вас влияние как художник? Не пытались ли Вы ему подражать?
- Нет, чисто художественного влияния его на меня не было. Я всегда сопротивлялся этому, я всегда следовал принципу дао: «там, где живут другие, я не живу». При всей привлекательности его пути
- это не мой путь. Но я учился у Поздеева его отношению к жизни. И еще, наверное, мне не хватало общения - не с кем было поговорить об искусстве.
- А Вас не обвиняли в отрицательном влиянии на Поздеева?
- Было, как же... Тойво Ряннель однажды всерьез убеждал Андрея Геннадьевича, чтобы он не поддавался моему «тлетворному влиянию» и вернулся на истинный путь. Но ни Поздеев, ни я - мы не подавляли индивидуальность друг друга. Да с Поздеевым это было бы и невозможно! Мы просто стимулировали, ускоряли проявление друг у друга того, что до наших бесед было смутным, зыбким. Я по сути конструктор - не случайно когда-то учился в авиационном. И свои работы я конструирую. И это же конструкторское начало все больше проявлялось в работах Поздеева. В статье о его картине «Чаша» я писал об этапах его работы: от первичного впечатления, через отсев лишнего, к обобщению обобщения.
- А почему вы решили написать именно о «Чаше»?
- «Чаша» - одна из главных его работ, если не главная. У каждого художника есть ключевые работы, шедевры, примерно то, чем был у Казимира Малевича «Черный квадрат». Кстати, искусство XX века построено на фундаменте Малевича. Так вот, для Поздеева «Чаша» была программным произведением, это сугубо личностный его холст. В него органично вошли такие живописные циклы, как «Храм», «Букеты цветов», «Аттракционы», «Корабли и раковины». В этой же работе сосредоточено множество религиозных сюжетов: «Сотворение мира», «Моление о чаше», «Голгофа», «Распятие», «Вознесение». Однако евангельские тексты не столько принимаются Поздеевым с официально-религиозных позиций, сколько интерпретируются в интимно-философско-религиозном духе. Название «Чаша» может быть понято в обыденно-бытовом или символическом смысле: чаша судьбы, чаша жизни, чаша-купель...
- Какой из периодов его творчества вам ближе?
- Я бы не стал четко различать. Все работы художника - это одна, единая его работа, которая развивается вместе с ним. Он всю жизнь строил себя. И его работы очень органичны. Характер у него был тяжелый, все подчинялось искусству, но таким и должен быть художник. В этом смысле жена, Валентина Михайловна, была ему удивительным помощником: готовила еду, которую он любил, читала ему по вечерам книги... Главное - не мешать художнику, создавать гармоничную атмосферу. Ущемления свободы он не терпел ни малейшего! Для него очень важен был материал - как писал Кандинский, материал не средство, а союзник художника. Помню смешной эпизод, когда Андрей Геннадьевич разозлился на кисть, которая чем-то ему не угодила, - бросил ее на пол, хотел растоптать, сломать - и ушиб ногу... Обиделся, как ребенок!
- Как вы думаете, выпадает ли он из рамок «красноярской школы живописи»?
- Только не надо делать из Поздеева диссидента. Он был членом Союза художников и сам возражал, когда его пытались противопоставить союзу. В каждом человеке есть три составляющих: личная, социальная и общечеловеческая. УАндрея было много общечеловеческого, в его картинах не было «злобы дня», привязки ко времени. Он стремился быть и чувствовал себя человеком на Земле. В этом смысле он был счастлив - и это ощущали те, кто с ним соприкасался. Он излучал счастье!
- То-то Володя Капелько назвал его как-то «солнечным зайчиком»... Мне приходилось не раз слышать, как в ответ на обвинения в формализме Поздеев горячо возражал: «Я реалист!» Вам не кажеся, что он тут слегка лукавил? И вообще, какое место он занимает в современном искусстве?
- Я хорошо знаю искусство XX века, но не хочу класть Поздеева на какую-либо «полочку». Когда искусство естественно, это не есть «изм». И слова Поздеева о том, что он реалист, не лукавство. Он всегда был честен. Художнику надо верить. Он всегда оставался реалистом, он был нашим, советским, российским. Он был плоть от плоти Союза художников, но с более мощным даром, более, чем другие, умеющий обобщать.
- Нужен ли Красноярску музей Поздеева?
- Конечно, нужен. Будет ли это музей или галерея, но должно быть место, где бы были постоянно выставлены его работы. Это нужно не ему, а людям, городу. Как гласит мудрость софистов, «прикосновение к совершенной вещи совершенствует человека», а у Поздеева есть вещи совершенные. Ведь это факт, что его картины радуют, просветляют души людей. Но соседствовать рядом с ним другим художникам очень трудно - он их «съедает»!
- Поздеев, конечно, был очень цельным человеком, преданным только искусству. Но с ним нередко случались забавные истории. Однажды в Ленинграде, когда он забрался на крышу, чтобы писать с натуры, его задержала милиция - бдительные стражи порядка приняли его за шпиона!
- Я сам любил иногда над ним подтрунивать, и он никогда не обижался. У него было хорошее чувство юмора, он любил посмеяться, пошутить. Он сам говорил: «Если бы я не был художником, то стал бы клоуном». Вообще театрального в нем было много, он легко включался в игру, и не зря актеры и режиссеры его любили. В нем постоянно присутствовало игровое начало. И это не мешало ему серьезно относиться к искусству. Суть творчества - игровая, творчество - это серьезная игра. У меня, кстати, есть статья «О религиозной и игровой сути искусства». Поздеев хорошо понимал, что игра - очень серьезное дело. Сопротивление материала заставляет художника быть актером, обыгрывать этот материал. Так что в этом я и вижу главные уроки Поздеева - в честном и одновременно игровом отношении к работе.
Эдуард Русаков Газета «Красноярский рабочий», 12.09.2001 г.
