Новые штаны Андрея

В городе Красноярске есть художник. Вернее - Художник Его зовут Андрей Поздеев. В прошлом году человек Андрей Геннадьевич Поздеев пересек границу земного бытия. Художник Андрей Поздеев остался.

Теперь Андрея Поздеева, слава Богу, знают не только в Красно­ярске, не только в Москве, не только в России. О нем сняты филь­мы, о нем пишутся статьи. Я, его скромный почитатель и сопереживатель, не претендую на ученость, анализ и мнение, а лучше расскажу-ка вам о том, как мы вместе с ним покупали ему штаны в магазине ОРСа (Отдела Рабочего Снабжения) Речного флота, что был расположен на улице Парижской коммуны в непосредственной близости от реки Енисей, от моего дома.

- Надо бы мне купить новые штаны, - задумчиво сказал Андрей Геннадьевич, свершив мокрую приборку своего помещения, той са­мой мастерской, что отведена была ему в старом здании Художест­венного Фонда на проспекте Мира.

- И то дело, - отозвался я, глядя на его старые штаны. Мне было в тот год 27 лет, и я, имея диплом геолога, подвизался в упомянутом Художественном Фонде в должности «искусствовед по работе с на­родными мастерами и по привлечению заказов».

(Работа эта заключалась в том, что я писал в Москву отчеты о том, как я работаю с народными мастерами, которых большевики к тому времени уже повывели на корню, как частников и спекулян­тов, отчего уцелевшие мастера таились, как мыши под веником, и избегали любых контактов с властью, хотя бы и в моем лице. А «привлечение заказов» - это я должен был снабжать «творческой работой» красноярских художников, скульпторов, навязывая услуги Худфонда советским предприятиям, заключая с ними «предвари­тельные договоры». Надо сказать, что получалось это у меня очень хорошо, и поэтому, когда я переехал в Дмитров Московской облас­ти и поступил на такую же работу в Худфонд РСФСР, то по художе­ственному Красноярску прошел слух, что меня за ударные деяния вознесли с повышением в столицу, и я теперь - большой человек, что вскоре и подтвердилось, когда меня со скандалом выгнали из Союза писателей, а из Худфонда не выгнали, потому что там и так работали исключительно люмпен-интеллигенты широкого спектра - от «инакомыслящих» до спившихся кагебешников и официально­го долгожителя, бурята Пампилова: 91 год, из них - 72 в партии).

Но речь не обо мне, КГБ или долгожителях, а о Поздееве. Мне уда­лось заключить с каким-то ПТУ; профтехучилищем, если кто забыл (при Сталине и Хрущеве это называлось ФЗУ, и пели песню «фуражеч­ка, фуражечка, носить тебя не грех», а нынче, при «неокрепшей демо­кратии» важно именуется «техническим колледжем»), договор на два «Натюрморта из серии «Цветы и фрукты», холст/масло, размер по большой стороне 80 см, цена 300 руб. 1 шт.» (из которых на долю ху­дожника пришлось бы руб. 200 за упомянутую шт., а может, и меньше).

Я, к сожалению (а может - к счастью), никогда не имел отноше­ния к «распределению заказов», отчего не мог (вариант - не хотел) хапать левые деньги с советских творцов изящного, чтобы соста­вить «первоначальный капитал» и в перспективе стать «новым рус­ским». У меня были свои дела. Я был одинок, только что побывал на совещании «молодых писателей Сибири и Дальнего Востока», мне платили 120 рублей, премию, командировочные, и я был очень до­волен тем, что мне не надо ходить с утра «на службу», а можно воль­но шататься по городу и вообще набраться тех жизненных впечат­лений, за которые потом выгоняют из Союза писателей. Натюрморты, к моей великой радости, «распре­делили» Поздееву. Он взялся за де­ло серьезно: получил аванс, купил множество тюбиков недешевой краски, приобрел на рынке дорого­стоящие «цветы и фрукты», увлекся, пел песню «Это было давно, лет семнадцать назад...», расхаживал по мастерской в длинной рубахе навыпуск, творил.

...ПТУ отказалось от оплаты и сообщило, что расторгает «предва­рительный договор», а также требу­ет назад аванс. Объясняться с за­казчиками ПОСЛЕ того, как их УЖЕ угостили отдельными «цветами и фруктами» социалистического реа­лизма, например спьяну и косо срисованнным с открытки посредством фильмоскопа и без того косым Лениным, не входило в мои прямые обязанности, но тут я глубоко вздохнул и быстро пошел.

Пошел в то самое двухэтажное деревянное здание в начале про­спекта Мира (бывш. Сталина), где теперь какой-то билдинг, сверка­ющий сталью, бетоном и стеклом. Злобно встретил меня директор ПТУ и сразу же стал орать, что у него «пятилетний сын лучше рису­ет», а натюрморт - это когда «на яблоке капельки росы видно». На мой просветительский рассказ о путях и достижениях современ­ной живописи он реагировал презрительно и сказал, что если <…> накалякали, так не надо лапшу на уши вешать, ПИКАССЫ ТУТ НЕ ПРИ ЧЕМ», после чего мне удалось уговорить его пойти в мастер­скую Поздеева «хотя бы из любопытства».

Этот моложавый коммунист был простой сибирский мужик, но только директор профтехучилища. И Поздеев был простой сибир­ский мужик, но только художник. Один мужик вдруг увлекся неиз­вестно почему, стал показывать другому мужику всякие КАРТИНЫ, десятки картин, и объяснять, что вообще всякие картины ЗНАЧАТ. Второй мужик вдруг затосковал, явно озадаченный наглядными сведениями о том, что земное бытие вовсе не ограничивается со­ветской властью, а потом тоже увлекся.

- Ладно, - хмуро сказал он мне, когда мы вышли на улицу. - За­платим, не обеднеем. Человек хороший, жалко человека.

- Себя жалей, - чуть было не брякнул я.

- Хотя... Хотя это конечно же называется ФОРМАЛИЗМ, - вдруг вспомнил он, чему учили.

- То – <…>, то - формализм, выбрал бы уж что-нибудь одно, -наконец-то обозлился и я.

- Не... - он вдруг даже (верьте мне, люди!) неожиданно робко и смущенно улыбнулся. - Это - другое. Тут все ДЕЙСТ­ВИТЕЛЬНО, мужик действительно старался, и я заплачу, но это фор­мализм, и я это у себя такое никогда не повешу, чтобы люди надо мной смеялись и если какая инспекция...

- Так подари их тогда мне, - якобы шутливо сказал я.

- А вот этого ты не видел? - он, конечно же, сделал неприлич­ный жест, и на этом я обрываю наш содержательный диалог, а то, как видите, меня что-то на сочинительство потянуло. К примеру, написать, что меня кто-то окликнул на шведском острове Готланд, где я это пишу, и то был он, конечно же он, загорелый, с проседью, сигарой и длинноногой секретаршей директор, но не простой, а Ге­неральный, и не ПТУ, а того самого билдинга, что залудили «нуво­риши» в моем родном городе во славу дикого капитализма и «неок­репшей демократии». И, доверительно наклонившись ко мне после мартини и абсента, Виктор Степанович сказал мне: «А догадайтесь-ка, уважаемый, где теперь те самые «Цветы и фрукты»?

Но, во-первых, я на Готланде пока еще не видел ни одного русско­го, кроме себя, а, во-вторых, я спешу скорей закончить свое правди­вое, СОЦРЕАЛИСТИЧЕСКОЕ повествование, потому что колокол цер­ковный лютеранского храма напротив пробил сначала двенадцать, а потом раз, а потом два, а потом три, и темнота сначала порозовела там, где море смыкается с небом, а утром будут парить чайки и по­плывут вдоль кромки горизонта белые корабли неведомого флота, а затем и вовсе осветились старинные дома той чистой богатой земли, где двести лет не было войны и советской власти, каким-то Божьим неземным ласковым светом осветились. Без тени был тот свет.

...Андрей Геннадьевич Поздеев перебрал тогда добрый десяток новых штанов из плотного флотского сукна. Он придирчиво ощу­пывал швы, изучал подкладку, прикидывал на руках длину штанин, и, наконец, кажется, выбрал искомое. Он вышел из примерочной. Он, к моей великой радости и аналогичному ужасу продавщиц вдруг присел на корточки и принялся скакать, как заяц.

- Э-эх, хорошие штаны, крепкие штаны, обязательно куплю себе такие штаны, чтоб до смерти не сносить! - на весь магазин кричал он, выкидывая невиданные коленца и сверкая металлическими зубами.

Евгений Попов. 16.07.99 г.