АНДРЕЙ ПОЗДЕЕВ - МИФ ИЛИ ЧАСТЬ ИСТОРИИ?

Моральные качества выдающейся
личности имеют, возможно, большее
значение... чем чисто интеллектуальные
достижения.
Эйнштейн

 

О творчестве Андрея Геннадьевича Поздеева много говорили и при его жизни. Тем больший интерес и тем больше споров вызыва­ет он сейчас, когда принадлежит уже истории.

Сегодня вокруг наследия художника и памяти о нем на глазах происходит то, что обычно и возникает вокруг наследия «больших людей»: появляется множество тех, кто хотел бы это наследие «прихватизироватъ». Так, после смерти Владимира Высоцкого появи­лось множество московских богемных тусовщиков, которые взвол­нованно рассказывали, как их выбрасывали из одного ресторана вместе с Высоцким, и великое множество «друзей детства» и «на­персников», которые якобы подсказывали ему сюжеты песен и чуть ли не писали вместе с ним. Те и другие нагло звали его Володей и интимно улыбались при упоминании имени... благо, Владимир Се­менович уже не мог улыбнуться им в ответ и спеть ехидную песню про «дружка, с которым сидел в Магадане».

Точно так же после смерти Льва Николаевича Гумилева ряды его «друзей» пополнялись, помимо прочих, и сотрудниками пар­тийных органов и даже ленинградского КГБ, только что искавше­го крамолу в письменном столе ученого и в стопках белья его же­ны. Находились даже деятели, которые взволнованно повествова­ли, как внимательно Лев Николаевич слушал их советы и высказы­вания и как великие идеи подсказчиков проявлялись потом в его сочинениях.

Так что ничего особенного не происходит! Обычная возня вок­руг наследия гения. Пустяки, дело житейское!

Применительно к Андрею Геннадьевичу это мелкое бытовое скотство проявляется, на мой взгляд, в трех формах.

Первое. Городское «начальство», похоже, считает Поздеева сво­его рода принадлежностью города, частью городского ландшафта, которой начальству и распоряжаться. Впрочем, между властью и «интеллигенцией» нет особых расхождений. Точно так же «прихватизируют» его и творческие союзы, и творческие люди, вхожие в «коридоры власти». Поздеев, его наследие и память о нем оказывает­ся как бы их собственностью; чем-то таким, решения о чем допусти­мо принимать на сходке нескольких «допущенных».

Вот, хотя бы, решение увековечить память художника, поставить ему памятник. Казалось бы - как хорошо! Но проект памятника, разработанный «по поручению городской мэрии», вызывает в лучшем случае удивление. Кто это?!

Старичок-лесовичок? Дядюшка Ау из мультфильма?! Персонаж очередной «фэнтези»?! Некоторое портретное сходство с А. Г. Поздеевым угадывается, а дальше что?..

Спрашивается: почему проект памятника не обсуждался широ­кой общественностью? Почему не спросили мнения ближайших друзей художника? Почему не было публикаций в газетах, не смог высказаться никто, кроме тех, кого призвала городская власть? Ведь не только мэрия, мы все имеем некоторое отношение к тому, какие и кому памятники ставятся в городе. Или не имеем отношения?

Второе. Еще при жизни Андрея Геннадьевича начал создаваться своего рода «Миф о мифе» про Поздеева. Мол, все разговоры и рас­сказы о гениальности художника, о его незаурядных личных качест­вах, его бескорыстии, его умении посвящать всего себя творчеству - миф, или говоря попросту - выдумка, вранье, досужая болтовня.

Отрицать сам по себе талант куда труднее - тут достаточно посмо­треть на полотна, и все становится понятно. А вот образ жизни и лич­ные качества покойного художника допускают разные толкования.

«Ты что думаешь, он так и сидел себе, в своей мастерской, ниче­го за это не имея?!» - растолковывал мне один теоретик этого воп­роса. «Работоспособный был, это точно (с особенной злобой сказано было именно, что «работоспособный»), сидел и красил дос­ки. А сколько это теперь стоит, а?! Да и при Брежневе умел он сделать так, что все вокруг него бегали...»

Логика же «разоблачителей мифа» проста: добился же Андрей Геннадьевич признания и успеха? Добился. А раз так - небескоры­стен! Раз так - хитер! Раз так - никакой он не вдохновенный чело­век, погруженный в свое творчество, в какие-то высшие сущности!

Об обиде неудачников, разменявших лучшие годы творчества на пиво, коньяк, встречи, разводы, выяснения отношений, не стоило бы говорить - больно дешево. Что поделать: очень это мучительно для ничтожного человека -признать превосходство другого. А осо­бенно мучительно признать превосходство не в таланте - талант, в конце концов, от Бога, и талант сам по себе - не заслуга. Трудно, не­приятно признать превосходство в личных качествах, которые по­могли раскрыться таланту. Трудно признать волю, ум, отсутсвие мел­ких соблазнов... или умение их преодолевать.

Само употребление слова «миф» предполагает владение некоей истиной. Если то, что говорят о Поздееве другие, - вранье, то где же истина?! Есть, конечно, соблазн объявить, что истины вообще не су­ществует. Для неудачников даже это удобнее, чем признать кого-то выше и достойнее себя. Но, как правило, имеется в виду: уж я-то вла­дею истиной! Я-то знаю, как все было на самом деле!

Отсюда и третий способ «приватизировать» наследие Поздеева: состоит этот способ в том, что художник объявляется чьим-то «дру­гом детства», последователем и чуть ли не учеником. Соответствен­но, уж кто-кто, а «друг детства» лучше всех знает, что думал Поздеев

в разные периоды жизни, а уж его учитель и наставник кому хочешь расскажет о том, что «на самом деле» стоит за сюжетами и цветовы­ми композициями его картин.

Проявляется эта тенденция по-разному, и время от времени стал­киваться с ней доводится.

Но если «миф про миф» - неправда в любом исполнении, и если Андрей Геннадьевич не реализовывал ничьей программы и ничьей идеи... Если всего этого нет, то простите, что же тогда есть?! Что сто­ит за «феноменом Поздеева»?

Во-первых, за ним стоит удивительный край, его породивший.

Красноярский край - сердце Сибири; место, где сталкиваются три географические границы: пояс гор Алтая-Саян, Западносибир­ская равнина и Восточная Сибирь. Стыки контрастных ландшафтов Лев Гумилев называл «месторазвитиями» - местами, где развитие культуры двигается ускоренно.

В таких местах происходит отбор людей ярких, выделяющих­ся и притом активных. Людей, стремящихся к разнообразию, ин­тенсивности и многообразию информационных и сенсорных восприятий.

Обитание в урочище культуры развивает важные для творчества качества: интерес к окружающему, способность к восприятию и пе­реработке информации, стремление к самовыражению, эстетиче­скому отражению действительности. В таком месте не только скап­ливается потенциальная интеллигенция, но и активизируется име­ющийся потенциал, развиваются способности, которые в иных ус­ловиях вообще бы не раскрылись.

Красноярск - давний центр культурогенеза. В нашем городе по­стоянно идет какое-то культурное брожение; с трудом объяснимое «околокультурное» беспокойство.

Создаются научные, музыкальные, художественные школы; рожда­ются и вступают в творческую жизнь писатели и скульпторы, геогра­фы и охотоведы, историки и... нет, всех не перечислишь, и не надо.

Андрей Геннадьевич всю жизнь был связан только и исключи­тельно с Красноярском и Красноярским краем. Здесь он родился, под Енисейском.

В Красноярске он начинал свою работу как художник. Были по­пытки «учиться на художника» в Свердловске и в Ленинграде, - без­надежно. Поздеев поступал в художественное училище, вроде бы на­чинал учиться, но доучиться не смог, в первую очередь, из-за болез­ни. Ему нужен был континентальный климат, только в нем туберку­лез позволял жить. Вторая причина - тоска по своей малой родине, органическая неспособность жить где-либо кроме Красноярска. Действительно - если ушел по состоянию здоровья - это всем по­нятно, это вполне почтенная причина; совсем другое дело, если ушел из-за каких-то нелепых сантиментов, каких-то не имеющих отношения к делу «хочу-не хочу».

Но подозреваю - эта-то причина была главной. Андрей Генна­дьевич органически не мог жить нигде, кроме Красноярска и ПриЕнисейского края. Он тонко чувствовал каменное чудо Петербурга: интересовался природой Средней полосы, но жить там не захотел и вряд ли смог бы. Эстонцы называют таких людей «люди Тара» то есть люди своей земли; те, кто не способен оторваться от нее; кто погибает, если его увозят насильно. Вот и Андрей Геннадиевич готов был поехать, посмотреть... но ненадолго! Может быть, и к лучшему - заключают некоторые теоретики искусства. Мол, если бы Андрей Геннадьевич поступил, стал учиться –его попытались бы согнуть под обязательную для всех парадигму искусства -ломали бы, требуя «соцреализма». И неизвестно, что тогда бы  из него  получилось...

Не стану спорить, хорошо это или плохо. Отмечу только два принципиально важных обстоятельства.

Первое- чего стоит советское художественное образование, если оно -по мнению многих, могло разве что повредить гению?! Как ни ругали «академизм» - а окончание Академии художеств только помогло  В.И. Сурикову стать художником, и уж конечно, нимало не уничтожило его самобытности. Так что же это были за «фабрики соцреалистов»?!

Второе. Независимо от того, «полезно» или «не полезно» было Поздееву учиться в Ленинграде и Москве, но неудача сделала его еще более «местным», красноярским. Он знал, конечно, архитектуру Москвы Питера, природу Средней полосы и Прибалтики, но все это - наездами. Он среди этого всего не жил, пропитываясь красками только Приенисейского края.

Первые его картины сделаны на сюжеты общекультурные - портрет Лермонтова, например. Великолепен этот Лермонтов,.. Чувствуется в этом портрете внутренняя сила, работа мысли под черепом. От куда видно? Почему чувствуется? Вот этого я сказать не могу, Видно,чувствуется - и все.

Но больше всего среди ранних работ Поздеева пейзажей родной земли. Признаюсь - во всем творчестве Поздеева мне как-то ближе всего всего эти ранние произведения. Удивительный вид на тайгу Кускуном. Пронзительные майские березки, бьющиеся на ветру. Опять же - не знаю, каким образом, но в этих совсем простых по композициии, очень реалистических работах тоже чувствуется не выразимое словами словами «нечто». Он вообще умел показывать то, что хотел в самых простых композициях. И что характерно – настроение дух его картин можно было чувствовать, и каждый находил в них что-то свое.

История

Сегодня городские и краевые власти охотно делают вид, что Ан­дрей Геннадьевич был ими признан... любим... ухожен... принят... охраняем...

Другие же готовы превратить его чуть ли не в диссидента, и уж во всяком случае - в гонимого и непризнаваемого.

Но если уж последовательно стоять на позиции разоблачения мифов, скажем прямо: никогда он не был ни ценимым, ни признан­ным, ни желанным для властей Красноярска. Никогда. И точно так же не был он ни гонимым, ни искореняемым, ни жестоко обижен­ным. И любое иное слово есть ложь изреченная.

Начнем с того, что Андрей Поздеев был членом Союза художни­ков, то есть власть официально признала его в этом качестве. Ему было куда положить трудовую книжку, и было «свое» ведомство, при­надлежность к которому избавляла от обвинения в «тунеядстве». У него была своя мастерская, был голос на собраниях Союза, была возможность заработать кусок хлеба - заработать творчеством, не выходя из своей мастерской. И если у него возникали трудности в жизни, если большую часть жизни Андрей Геннадьевич был в долгах как в шелках, а в доме порой нечего было есть, - причина вовсе не в его противостоянии Системе (отродясь он ничему не противосто­ял). А в том, что художник делал только то, что хотел.

Во-первых, он похоже, даже сам себя не смог бы ни в чем убедить: по крайней мере, умственными доводами. То есть он всегда выслуши­вал собеседников, порой даже соглашался с ними... Но изменить сво­его поведения не мог. Менялся он только под воздействием того, что произрастало изнутри, из глубины его собственной души.

Эмоциональная жизнь есть у всех... Но только очень немногие могут себе позволить жить по велению души. А Андрей Геннадьевич - мог. Причем мог не потому, что жил в каких-то особых условиях или был материально обеспечен - а просто потому, что мог. Как ска­зали бы психологи, у него было на это «внутреннее психологиче­ское разрешение». И как сказали бы все те же психологи, у него бы­ло «энергетическое обеспечение» самореализации.

С точки зрения многих, несгибаемый характер Поздеева прояв­лялся как раз в его регулярном труде. Ясное дело, ему тоже хотелось пить водку, развлекаться с дамами, вести рассеянный образ жизни, неделями не делая решительно ничего. А он вот умел себя прину­дить, заставить работать!

На мой взгляд, ничего не может быть дальше от действительно­сти, чем эта картина. Насколько я могу судить, Поздеев как раз всю жизнь делал исключительно то, что хотел. Он нимало не принуждал себя к труду, наоборот. Делать то, что он делал, было для него источ­ником радости.

А если уж говорить о несгибаемом характере - проявлялся он, похоже, совершенно в другом: Андрей Геннадьевич не позволял никому и ничему вторгаться в его образ жизни, мешать ему делать то, что он хотел. Как вооруженная армия оберегает мирный труд поселян, железная воля Поздеева не допускала ничего, что могло бы лишить его возможности заниматься творчеством. Творчест­вом, которое подчинялось импульсам, идущим из глубин его души, - и только. Во имя свободы творчества Андрей Геннадьевич мог от­казываться от славы, официального признания, от верных денег.

И при всем сказанном Андрей Поздеев совершенно не был фана­тиком, маньяком работы, «трудоголиком». Он работал так, как хотел и сколько хотел - в радость и в удовольствие. Он был широким, само­бытным мыслителем, много читал, и вовсе не был «упертым» ни в ка­ких решительно вопросах. Я знаю нескольких людей, которые могли заставить Андрея Геннадьевича переменить мнение по какому-то по­воду. Он хорошо знал Библию, причем еще с тех времен, когда этой книги в СССР как бы и не существовало. Первые библейские сюжеты его картин, включая «Голгофу», приходятся на середины семидесятых.

Он вовсе не был человеком, не желавшим знать ничего, кроме работы. Например, хорошо знал историю своей семьи, и гордился тем, что он - мещанин города Енисейска. В родословной Андрея Геннадьевича были известны мастеровые - кузнецы, краснодерев­щики, и он гордился предками. Ах, как жаль, что род Поздеевых ос­тался без продолжения...

И уж конечно, Андрей Поздеев вовсе не отказывал себе в том, что было для него радостью: в книгах, в общении с людьми. Он умел выслушать и интересовался делами других. Умел помогать. Это мно­гие умеют, но помогать так, чтобы человек не чувствовал себя обя­занным и тем самым несколько униженным - это уже талант.

Называя вещи своими именами, Андрей Геннадьевич жил в пол­ное свое удовольствие, от души радовался жизни, и покушений на свой образ жизни не терпел. Как большинство талантливых и внут­ренне свободных личностей, он привлекал к себе самых различных людей. Им интересовались. Его любили. И если Система или какие-то ее ревностные сторонники пытались укротить слишком само­стоятельного Поздеева, то всегда находились и те, кто ему помогал. Даже те, кому не нравились какие-то его работы, вставали на его сторону, потому что им нравился Андрей Геннадьевич,

Не буду делать вид, что «неприятностей» вообще не было. Бы­ли... Дело в том, что время было такое? Да, то самое время. Время «бульдозерных» выставок; время, когда по телевизору по всем трем каналам по три часа жевал словесную мочалку Брежнев. От худож­ника требовалось что? То же, что от всех жителей страны «победив­шего социализма»: не высовываться, быть «как все», Ну, и еще спе­цифическое для членов Союза художников: нравиться, быть понят­ным теми, от кого зависят заказы, распределение благ, деньги, за­граничные поездки...

- Но что было в это время в картинах Поздеева с самого начала и осталось до самого конца - так это свет и непокой. Пусть профес­сиональные искусствоведы анализируют и объясняют. Я же, рядо­вой потребитель искусства, вижу в основном много ярких цветовых пятен. Очень заметно, что их автор любил жизнь, любил солнце и землю, людей и цветы.

И одновременно это очень неспокойные, тревожные полотна. Созерцая их, невозможно проникнуться ощущением гармонии, по­коя, неизменности бытия. Наоборот. От картин Поздеева всегда ис­ходит ощущение тревоги, непростоты, неоднозначности: реалисти­ческие они или схематичные, без разницы. Мир, который Андрей Геннадьевич показывал зрителю, всегда был динамичен, внутренне напряжен, сложен. Это мир даже не борьбы, не войны, а внутренней неоднозначности и готовности что-то менять. В этом он был очень интеллектуальным и очень христианским художником.

Естественно, никакого такого «уклонизма» от предписанного свыше реализма Союз художников терпеть не мог. Андрея Геннадье­вича неоднократно «прорабатывали» и публично бранили, требова­ли «кончать выдрючиваться», «бросить заниматься ерундой», начать «работать как все», и «писать правильно». А Поздеев отругивался, кричал, что его не понимают...

Но давайте не будем делать из происходившего трагедию! Не бы­ло ее, трагедии, не было. Никогда критика, ругань, шум, психологи­ческий нажим не переходили в пресловутые «оргвыводы». Во-пер­вых, жизнь в Красноярске (похоже, и во всех зауральских городах) при советской власти была все-таки посвободнее, повольнее. Одно дело, жить в городе, где работает идеологический отдел ЦК, участво­вать в выставке, которую сносят бульдозерами, и вызвать личное раздражение Генсека. Совсем другое дело - жить в занесенном сне­гами Красноярске, где местное «начальство» давно стало обычней­шим сатрапом и плевать хотело на идеологию.

Во-вторых, Андрея Геннадьевича уважали и любили. Даже тот, кто искренне хотел вернуть его в «правильное русло», вряд ли захо­тел бы выгнать его из Союза художников или написать донос «ку­да следует». А были и те, кто защищал и следил, чтобы Андрея Ген­надьевича не очень обижали. Эти собрания Союза художников, на которых «прорабатывали» Поздеева, - отнюдь не пресловутый миф. Это - история красноярского месторазвития культуры, что называется, во всей красе. Это история города, в которой играл свою роль и Поздеев.

И все же только персональных выставок у него было восемь, и первая из них, в 1964-65-х годах, передвижная, по всей Сибири. А в групповых и общих выставках Андрей Геннадьевич участвовал 48 раз, начиная с 1948 года.

Так что не был он трагической личностью, раздавленной тупой Системой. Он был состоявшимся, признанным, как бы не пытались его «перевоспитывать». И был он в сюрреализме советской жизни 1960-1980-х годов своего рода «ужасным ребенком», с которым свя­зано множество историй и анекдотов.

Вот хотя бы: Поздееву в кои-то веки заказали картину на одном крупном и богатом заводе. И не приняли готовый заказ!

«Наверное, нам хотят протащить абстракционизм!», - честно рапортовали заводчане. - «Мы не поняли, какого сорта на карти­не яблоки...» Или вот: приехал в Красноярск заместитель министра культуры, пошел в мастерскую Андрея Геннадьевича. Почти «министр» начал тыкать пальцем в еще незастывшуго краску и все время задавал иди­отские вопросы о том, почему Поздеев не хочет жить как все, стро­ить социализм вместе со всем остальным народом и вообще «рису­ет неправильно».

Андрея Поздеева заранее предупредили, чтобы он вел себя при­лично, и он крепился почти час, но наконец все же не выдержал: «Да подите Вы в ...!»

Спускаясь по лестнице, заместитель министра удивленно спра­шивал у свиты: «Ну почему только в ... ?! Обычно меня посыла­ют гораздо дальше»...

В нем было то же свойство, которое отмечали у Ильи Репина, например, которое я наблюдал у многих выдающихся ученых: он до зрелых лет, до старости, оставался немного ребенком. Жизнь не сумела его обокрасть, сделав скупым на чувства и рациональным до идиотизма. На старости лет пришли деньги, и он радовался им, как ребенок. Деньги стали еще одним способом развлекаться, и делать добро окружающим: одному художнику оплатил дорогое лечение, другому - уроки английского для дочки, третьему - купил набор ки­стей... Впрочем, если составлять список мелких благодеяний Анд­рея Геннадьевича, он получился бы очень длинным.

На мой, несомненно, субъективный взгляд, судьба Поздеева это не история «борьбы» с Системой или с официальщиной. Не судьба того, кто лишь в старости добился признания. Это история талант­ливого человека, который получал огромное удовольствие от реали­зации своего таланта. История образованного человека, который умел учиться, и это тоже делал «вкусно». Это история душевно щед­рого человека, который наслаждался жизнью и тем, что помогал другим людям.

Андрей Геннадьвич, на мой взгляд, был не просто хорошим, ум­ным и талантливым человеком. Он был еще и очень счастливым че­ловеком. Человеком не только состоявшимся, но душевно здоровым, крупным, лишенным комплексов и психологических проблем. Он был жизнерадостным человеком, потому что жизнь дала ему все, че­го он хотел. Он был веселым, добрым человеком, потому что у него были все основания считать жизнь на земле хорошим, интересным приключением, а законы жизни - полезными и приятными. Он был доброжелательным человеком, потому что его душа была наполне­на оптимизмом и любовью, а не злобой и чувством ущемленности. И вокруг него всегда было много людей, которые его любили и ста­рались хотя бы понять.

Такой Андрей Геннадьевич Поздеев - уже не миф, не измышле­ние той или иной группы людей, партии или компании. Он - часть истории красноярского месторазвития культуры. И очень назида­тельная часть.

Андрей Буровский. Красноярск, 2000 г.