Слово - конечно. Никогда не выразить в слове всего, что увидишь, почувствуешь, поймешь. Живопись же Поздеева, как сама жизнь, бесконечна. Нельзя претендовать на исчерпывающее описание ее, тем более мне - не художнику, не писателю, не искусствоведу.
Но пусть мое слово все-таки напишется как благодарность за ту радость, которую я испытываю от беседы с ним, при обмене мнениями о жизни через его живопись. Смотреть его картины - это значит беседовать с ним, умным, добрым, богатым человеком.
Любая картина - серьезное толкование жизни. И всегда толкование Поздеева для нас сопряжено с открытием для себя новых истин, неожиданных выводов, до сих пор нами не увиденных, не прочувствованных вещей.
«Подснежники» - маленький букетик цветов на фоне распростертого человека. По обеим сторонам - огромные белые полосы, которые, возможно, олицетворяют снег. Вот и все.
Стою я перед картиной и думаю, что же мне здесь такое надо понять?
У него спросить - неудобно. Да и обидится. Он уже сказал. Дело за мной - надо понять.
Подснежники - это жизнь, которая появляется тотчас, как только солнышко снег растопит, согреет корни. В этом смысле природа совершеннее человека. А может быть, правильнее сказать, менее привередлива, чем человек. Человеку для жизни недостаточно одной пищи и солнечного тепла. Человек одинок. Ему для того, чтобы он расцвел во всю силу своего «я», необходимо еще сознание своей нужности в обществе, необходимо понимание, участие, любовь других людей. Ему нужны определенные условия, в которых бы раскрылся его талант, который, впрочем, заложен в каждом человеке, но многие люди так и умирают, не познав его, не применив его.
На картине человек не индивидуализирован. Это еще пока «никто». Это тот именно человек, который еще не зажил духовной жизнью, а значит, он пока - расплывчатое пятно, распростертое под тяжестью холода непонимания.
Солнечное тепло и ему отпущено, как и подснежникам (он вписан в ярко-красный теплый тон), но он еще не выразил себя и не отразился, как в зеркале, в других. Кто знает, может быть, он и будет пытаться когда-нибудь объяснить себя, свою необходимость, непо-вторимость, но его не поймут, и он так и не станет «подснежником».
Гете писал, что на века остаются только написанные слова. И действительно, что бы ни говорили наши предки, в нас их слова не отражаются, а значит для нас они не живы, мертвы. Живы только написанные слова, которые можно прочитать и воспринять.
Так и с людьми. С нашими современниками, с соседями. Пока мы их не знаем - они для нас никто. Так же и с невоплощенным замыслом в искусстве. Никто не узнает о нем, если я не найду для него выразительное средство, которое раскроет зрителю мою идею. Только то, что отражается в душах моих зрителей, - реально. Остальное остается никому неведомым, значит - отсутствует.
Может, поэтому каждый, кому есть что сказать, нуждается в том, чтобы высказаться. И чем больше художник, тем сильнее эта нужда. (И не только художник). Может, поэтому до нас дошла наскальная живопись. Может, поэтому многие кончают с собой, если не получается жить по себестоимости. Правда, «умение достойно проявлять себя в своем природном существе есть признак совершенства и качество почти божественное». И «нет науки, которой было бы труднее овладеть, чем умение хорошо и согласно всем естественным законам прожить жизнь». Но картина располагает к обдумыванию своей жизни, чтобы пользоваться ею, как следует. И даже помогает.
В зависимости от образа мышления смотрящего (я бы лучше сказала, собеседника Поздеева) выводы могут быть самые разные. Вначале я подумала, что это театр, а «подснежники» - это те первые чувства и мысли, которые мы, люди детского театра, поселяем в душах наших зрителей. «Подснежники» - первые самостоятельные познания. Противоречит ли это второму восприятию картины? По-моему, нет. А что такое «распростертый человек» в данном восприятии?
Даже для нас, взрослых, человек - нечто непонятное, непознанное. А для ребенка - тем более. Он только начинает, как котенок, видеть свет. Глазки еще узкие, кругозор - небольшая щелочка. Человек еще не имеет четких контуров. Для него люди так же новы и непонятны, как все в мире. Представление очень расплывчатое. После посещения театра он, конечно же, не понял все о Человеке, но кое-какие понятия о добре и зле - «подснежники» - он уже получил.
Некоторые посетители галереи утверждают, что если бы художник хотел выразить именно «это», то он должен был бы «это» донести четко и ясно. Я ответила: «А может и не только «это». Может быть, в картине есть смысл, который на сегодня я еще не раскрыла. И, может быть, для выражения его художнику понадобилась именно эта форма».
Художник пишет картину. Писатель - роман. Разве сразу осознаешь всю сумму обобщений? И разве мы не перечитываем его несколько раз, тратя на это недели и месяцы?
На картины же привыкли бросать мимолетный взгляд. Кажется, что для полного понимания достаточно прочитать название. С Поз-деевым это потребительство не проходит. Сколько бы раз ты ни прочитал на титульном листе «Война и мир», содержание от этого тебе не становится яснее. Так и тут. Необходимо подробно проникнуться идеями автора, я бы даже сказала, необходимо самому уже кое-что повидать в жизни. В некоторых случаях дети лучше взрослых принимают его картины. Может быть потому, что в их возрасте ко всему подходишь как к новому, которое нужно понять. Многие же взрослые полагают, что они и так уже все знают.
Язык живописи намного сложнее литературного языка. Ведь нас с детства учат разговаривать, читать и писать. А здесь - плоскость, застывшая пластика, линия, цвет, пятна. Нам предлагают остановиться, освободиться от повседневной суеты и сосредоточиться на предмете живописи, подобно ученому, разглядывающему в микроскоп молекулы воды, чтобы понять круговорот в природе, понять ее происхождение и, таким образом, может быть, докопаться до происхождения жизни на земле. В искусстве - другие цели. Искусство есть воспроизведение жизни человеческого духа и стремление познать истину и самого себя. Не так уж это простенько, чтобы отделаться мимолетным взглядом.
Первое впечатление от картины «Паруса». Человек ходит не только по земле, но и по воде. И башмаки-то у него - лодочки... Только тут я как следует поняла, что поверхность земли на 2/3 покрыта водой.
И вообще наша планета скорее не земной, а водяной шар. И вот человечество, состоящее из мужчин и женщин, каким-то образом сосуществует тут. Каким?
Мы видим, как один парус тяготеет к другому. Только это взаимное тяготение «мужского» и «женского» продолжает возможность существования человечества. Оно очень величественное, нежное, любовное. То, что они написаны не на твердой земле, а на зыбкой воде, говорит нам о вечной непрочности этого союза. Рядом бушует стихия. Недолговременность и непрочность собственного бытия сильнее подчеркивает желание побыть друг с другом подольше. Между ними есть точка опоры - соприкосновение душ. Они как бы и знают оба, что все бренно, но как много они несут друг другу, дают друг другу! А рядом есть одинокий. А справа - двое одиноких вместе. И, в общем, все, как в жизни. Тебе надо только определиться в ней. А акула сзади не так уж и хищна. Она просто тоже хочет пройти свой естественный путь. Издалека все кажется спокойным (посмотрите с самолета на город). Но при подробном изучении видно, сколь многообразны и радости, и страдания.
Кроме всего прочего, картины Поздеева всегда красивы, ярки, темпераментны и непосредственны, как дети. Почти в каждой картине есть эта незащищенность, открытость. Видение без скорлупы ироничности. И нигде нет верхоглядства.
Почему-то кажется, что музыка Бетховена написана о нас. О наших болях и страданиях, о нашей любви, о справедливости, которую мы ищем, о радости победы, которую наша душа хочет испытать. Вера в себя, в то, что пред лицом высшего суда мы правы - вот что наполняет нас с последними аккордами. Так же и живописьПоздеева. Она как бы подхватывает нас на определенной точке размышлений и продолжает нас самих же.
Это я особенно определенно заметила в себе, когда встретилась с его картиной «Подсолнухи».
То подсолнухи казались мне мордашками детей - зубки резались, то это были старики - зубы выпадали, то я задумалась о кормилице Земле, которая откуда-то берет столько, чтобы вот уже миллионы лет кормить миллионы живых тварей. То я размышляла о том, как устроено общество, люди - как подсолнухи пробиваются в жизнь, к солнцу... Сколько усилий тратится, чтобы существовать. И уже полифонией звучат темы других картин.
Гениального Циолковского почти до конца дней звали самоучкой. Циолковский не обижался. Он сказал, что каждый человек, познав какие-то известные вещи, в конце концов должен учиться у самого себя. Выучившись языку живописи, вобрав в себя культуру, которая стоит за его спиной, Поздеев тоже в определенное время понял, что дальше нужно учиться уже не языку.
Мы не имеем права требовать от него, чтобы он изъяснялся «четко и ясно» языком передвижников или кого угодно, чей язык мы успели схватить, изредка заглядывая на полотна или репродукции.
Нередко посетители галереи обвиняли Поздеева в том, что плохо выписана рука, непозволительно вывернут глаз или, что лошадь многие умеют «скопировать» лучше, даже дети. Это то же самое, что судить рукопись Пушкина или Толстого по законам чистописания.
Передо мной картина «Летящие». Там все выписано хорошо. Но останавливает меня прежде всего не это, хотя я могу часами любоваться каждой красивой обнаженной женской фигурой. Эта картина, по-моему, о солнечных влияниях, о которых я прочитала у замечательного ученого А. Чижевского. Поздеев не мог написать картину об этом потому, что картина написана гораздо раньше, чем напечатали у нас книгу. Я считаю, что это его прозрение. Он скуп на объяснения. Иногда он говорит, что картину можно назвать еще «Карусель». Одно другому не мешает. Все белые полосы - это солнечные влияния. Человек же воспринимает их вне зависимости от своей воли. И раз уж вся Земля летит в Космосе, то почему же трудно представить, что мы вместе с нею летим вот так, без возможности управлять собой. Это-то уж однозначно предопределение судьбы: и солнечная энергия, и ее влияния, и движение в Космосе.
А может быть, и другие предопределения, о коих мы не знаем, так же, как не знают и «летящие»: одни покорны, другие мужественны, третьи пытаются преодолеть инерцию, четвертые - использовать себе во благо все, что ни пошлет судьба, пятые растеряны, шестые в ужасе. В общем, это опять жизнь. Стоя перед картиной, ты опять лицом к лицу с Бытием.
Я не беру на себя никаких обязательств, кроме одного, рассказать словами то, что рассказала мне картина. О чувствах я почему-то все время умалчиваю. Не потому, что я их лишена или не испытываю. Я просто не умею их описать. За чувствами нужно идти к са-мим картинам. Некоторые мои знакомые говорили, что они просто не знают, как понять картину, и что если бы я им намекнула, то они бы глубже почувствовали все. Может, поэтому во мне появилась дерзкая идея «намекнуть». Дерзкая - потому что это мое личное восприятие. Оно, как с «Летящими», бывает заведомо ошибочно. Человеческое мне тоже не чуждо. Я знаю, что все вокруг, когда кружишь на карусели, становится иным. И себя чувствуешь как - знаю. Может, художник про это писал? Остановил миг и разглядел его подробно. Меня в это время интересовало, почему все большие мировые войны происходят, когда солнечная активность в минимуме, а все крупные революции - когда в максимуме? Почему, кроме лучистой энергии, которую мы получаем от Солнца, получаем еще массу других волн, которые влияют на нас? Все эпидемии тифа, например, или гриппа, или холеры зависят от активности Солнца. А уж бури, землетрясения, ураганы, циклоны - подавно. Даже пожаров в активный год гораздо больше, чем в пассивный. И тогда я стала размышлять не о людях на карусели, а о людях во Вселенной. Вот тут-то Поздеев и «подхватил» меня.
Перед «Двойным портретом» я вдруг вскрикнула! Я представила, как стоит живой Поздеев и пишет Поздеева с правой стороны. Тот тоже пишет. Что же он пишет? А он тоже пишет Поздеева, с левой стороны. Что же делает Поздеев с левой стороны, как он изображен? А он пишет живого Поздеева, который в данную минуту стоит перед холстом и пишет «правого» Поздеева.
В руках у него не кисть, а свеча. У свечи - черное пламя.
Пройдет много-много времени, а тот, со свечой, все еще будет продолжать писать образ живого Поздеева. Напишет ли? Нет. Он все время будет его писать. А живой Поздеев все время будет ему позировать. Но выразить его до конца он так и не сможет. В этом вся трагедия художника. Тайный жар творческих мук накалил его докрасна. У него желтые глаза. Может, от усталости, может, от мудрости, как у совы.
Стремление к совершенству бесконечно. Может, Поздеев со свечой никогда поэтому не допишет живого Поздеева. Как, например, ему написать еще ненаписанные картины Поздеева? Человек с черной свечой сообщает нам о невозможности выразиться, выразиться до конца. Многое из того, чем мы живем, пройдет незамеченным, бесследно исчезнет.
Эта картина - и миг творчества, и судьба художника. Я бы лучше назвала ее «Тройной портрет».
В «Муках Ада» писатель Акутагава дает замечательный пример размеров творческих мук. Легко сказать «творческие муки» человеку, не знающему, что это такое. Но если трагическая смерть единственной любимой дочери (она сгорает заживо на его глазах) вызывает не страдание и ужас, а наслаждение, потому что несет с собой избавление от творческих мук - даже непосвященный может представить, что это такое.
Художник Поздеев в этой картине, по-моему, сказал и о творческих муках. Если говорить об утилитарном, то посредством его картин глубже проникаешь в жизнь. Видишь: печаль есть не только в твоем сердце, но и в сердце каждого, и, может быть, полнее осознаешь необходимость быть внимательнее к другому.
Радость - чувство более общественное, чем печаль. И надо сказать, что радости в творчестве Поздеева не меньше. Это радостное, как у детей, чистое, праздничное, яркое видение природы. Художник здесь как бы отрешен от философии печального и дает нам философию радостного, прекрасного. То он выше леса, то он ниже самой малюсенькой травинки. То лес нам кажется стебельками трав, то трава поднимается, как лес. То облака похожи на бутоны цветов, то они похожи на людей, как это бывает, когда смотришь в синее небо на облака. Ты испытываешь огромную радость, если облако принимает форму красивой женщины, бородатого старика; а иногда, на закате, целые сказочные города открываются нам. И если мы переносимся на землю, то лес вдруг уже не лес, а лесные жители. Каждое дерево - со своим характером. Даже в одеянии - соответствие своей эпохе. И вдруг «лесные жители» и жители городов в нашем воображении встречаются, общаются, рассказывают о себе всякие тайны: «У нас так-то! А как у вас?»... И вдруг защемит сердце от нахлынувшего откровения. Такое «нахлынувшее откровение» посещает тебя при встрече с каждой картиной калтатской серии Поздеева.
У художника очень непосредственное восприятие и природы, и жизни.
Здесь нельзя прикинуться, сделать вид. Это чрезвычайно редкое качество, встречающееся только у избранных. Такие люди очень ранимы. Как у Вознесенского: «Их даже воздух жжет, как рашпиль»... Но быть иными им нельзя, потому что они наиболее человечны.
Живем-то мы все вместе: в одном доме, в одном городе, на одном материке, на одной планете и, как «подсолнухи» (под солнцем), порой мешаем друг другу, порой помогаем. Общество так устроено, что всегда кто-то берет на себя лидерство. И, как правило, не Позде-евы. Но моральное право на это имеют только они.
«Женихи», «Невесты», «Реквием», «Распятие». Они рассуждают о смерти. Но, как считает Монтень, «размышлять о смерти - значит размышлять о свободе. Кто научился умирать, тот разучился быть рабом. Готовность умереть избавляет нас от всякого принужденияи подчинения». Поздеев в этих картинах больше рассуждает о насильственной смерти, скорее даже о том, кто они, эти насильники? Они прерывают естественную жизнь и сами становятся противоестественны. Это звучит так мощно, что хоть они и остаются «за кадром», мы их презираем тем сильнее, чем голубее небо, чем беспомощнее кулаки «женихов», чем тоскливее зрелище бесплотных «невест» на свалке, чем тупее будет тишина, когда концерт будет окончен и вместо «реквиема» зазвучит пустота.
Его портреты - это не похожесть тела, лица, но похожесть духа. Он пишет портреты как бы изнутри.
Прежде всего, о «моем» портрете на выставке. Я подслушала, как кто-то сказал: «Портрет актрисы Иды Роот - замечательно! Это как портрет актрисы Самари Ренуара». Моя подруга сказала: «Роот, я поняла твой портрет. Это ты. Это твоя душа».
Естественно, на портрете мне дали очень высокую цену, я ее, может, и не стою. Но главное, что мне дали, это уверенность в том, что и такая, какая есть, я - хорошая. При моей мнительности, неприкаянности, неустроенности, В мастерской, чего только о себе плохого не подумаешь! Но в том-то и дело, что Поздеев заглядывает в твою природу и видит то, что другие и при более длительном знакомстве не разглядят.
О «Мочалове». Слов нет, как хорош портрет. Это и представитель русской культуры, это и многострадальный человек, это и сильная личность, это и беззащитный ребенок, беспомощный перед догмами, легко ранимый художник. Серебристо-серые тона сообщают портрету благородство, прозрачность, хрупкость. Минимум вспомогательных средств. То, что Мочалов написан более худым, несет немаловажную нагрузку. В нем нет сытости, а вот ненасытность есть, и она очень точно передана.
Но вот еще один сюжет Поздеева: «Художник и натурщица». Художник не может писать, у него на лице страдание, палитра горит всеми красками, как огнями. Сзади - сирень и небо. Почему же он не может ее написать? Стоп! Натурщица - в ней все дело! Она на картине видится одновременно и в профиль, и со спины. В профиль-то видно только лицо. А со спины, в области груди - отверстие... Там, когда он вскрыл грудь, ничего не оказалось. На месте, где должна быть душа - просвечивает небо, гуляет ветер. А на ягодице надрез светится мясом, плотью. А плоть, как уже было сказано, наш художник не пишет. Пусть это даже будет плоть с красивым лицом. Духа же в ней не оказалось, поэтому он и мучается. И прогнатьнеудобно, и писать не может. Не фотографировать же он ее собрался! Я стала тогда думать, а что, собственно, такое душа? О бессмертии ее я много слышала. И как это ее может не быть? Роем прошли яркие картины жизни, где душа была главным действующим лицом. Я точно знаю, что душа нам дана. Это то, чем мы чувствуем (любим, ненавидим, презираем, удивляемся, надеемся и т.д.). Но понять источник ее энергии я не смогла. В памяти людей несколько веков хранились легенды о греческих и троянских героях, до Гомера. Душа художника и композитора переживет смерть в холстах и музыке. Душа - это нравственное наследие, это моральный уровень, это культура, это наука о человечном в человеке.
Эйнштейн говорил: «Человек на земле, что муха на экране телевизора. Черточки видит, а понять телевизор, полупроводники, телепередачи - не может».
Но стремление к пониманию у человека бесконечно. Законы неживой природы открываются учеными. Законы же живой - художниками. Для чего? В конечном счете - для бессмертия.
Изучение вредных солнечных влияний, их прогнозирование и борьба с ними избавит человека от многих болезней. Но ведь и устранение моральных уродств сделает человека здоровее. «Самые опасные болезни те, что искажают лица», - сказал Гиппократ... Чтобы чувствовать себя счастливым, часто не хватает не денег, а духовной устроенности.
Микромир - такое место, где сегодня наша душа может почувствовать себя устроенной. Это - мастерская художника Поздеева. Казенщина за окном узкой полоской просвечивает сквозь незадвинутую штору. А тут душе тепло, уютно, тут можно побыть самим собой, здесь тебя поймут и не осудят. Мастерская художника - маленький островок, прибежище правоты, здесь прав тот, кто добрее, здесь мерою господства почитается людское благородство. Главное это, а не натурщица в мастерской, поэтому нас не интересует, сколько у нее пальцев на руке.- пять или шесть. Если бы она была выписана более индивидуально, мы бы, возможно, не разглядели основную мысль, художественную идею: «Душа, вместившая в себя философию, может заразить здоровьем и тело. Она излучает покой и довольство вовне». Не это ли объяснение того, что все картины Поздеева - здоровы? В них всегда доброта и гуманность, в них не разрушение, а строительство, в них опора для души.
Гордость, веселость, живость, удовлетворенность, добродушие -вот от каких слов я бы образовала эпитеты, если бы стала говорить о «Фарфоре и фаянсе». Да ведь это картина, которую понимают и принимают все!..
Картины «Древо жизни» и «Четыре яблока» по теме мне кажутся близки. Это особая тема - тема девушек. Кто не знает притчи о яблоке и искусе? Но поразительным, пронзительным штрихом Позде-ев говорит в «Четырех яблоках», что у каждой девушки свой искуситель, а может, и не один. Каждая девушка - это будущая бабушка. А каждая бабушка похожа на сову. С приобретением мудрости теря-ешь красоту. Уж что важнее! И если даже что-то выберешь, все равно тебе не по карману приобрести это для себя в вечное пользование. Хочешь - не хочешь, а должен пройти через «изгнание из рая невинности» и через страдания набраться мудрости. И когда приходит защитная броня мудрости - с тобой уже все случилось.
Хоть и трудно, но я не могу закончить, я хочу сказать еще несколько слов об образе жены художника. Это настолько лично и неприкасаемо, что не поднялось бы перо, если бы не во славу.
«Семейный праздник» - когда время и двое заполняют весь мир, даже отчасти заслоняют время. В ненавязчивых бледно-коричневых тонах - мужчина и женщина. Предельная скромность во внешнем проявлении чувств. Какая-то необыкновенная бережливость друг к другу. Проявляется только то, что при всех усилиях невозможно скрыть. Какое-то бескрайнее взаимное уважение, что-то очень настоящее в обоих, безо всяких внешних атрибутов, разве что бокал, который обозначает праздник. А вообще, что у этих двоих всегда семейный праздник, когда они вместе.
«Супружеский портрет» в чем-то дополняет «Семейный праздник». Разве что складки на лбу у супруги рассказывают нам о ноше, которую она несет. Но глаза полны любви и удовольствия. Есть в них даже трагичность: лиши ее этого бремени - она погибнет, не вынесет разгрузки. Картина решена в юмористическом плане. Почему-то ужасно напоминает фотографию, когда у фотографа не хватило фантазии на большее, чем посадить супруга на стул, а супругу поставить рядом, чуть-чуть сзади и положить ее руку на плечо супруга. На картине ничего подобного нет. Женщина даже чуть-чуть выдвинута вперед. Но Поздеев не сел, даже для юмора, под руку Валентины Михайловны (грубая банальность, также, как и любая тривиальность не приживаются вблизи него), он тоже встал и тоже положил руку на стол, как и она. И эта рифма у меня всегда вызывает улыбку. А еще то, что они оба такие неприкаянные, как цыплята. Он, пожалуй, еще более неприкаянный, чем она... Единственное, что его отличает - громадные работящие руки. И вообще, к слову сказать, руки его всюду большие, надежные, крепкие, сильные - руки созидателя, ладони добряка, вызывающие доверие. В этих руках никому не страшно. У обоих огромные, доверчивые, открытые на мир глаза. Еде уж тут быть защищенности. Опора - в букете цветов... Тут никто ни над кем не властвует, тут есть желание каждого подчиниться другому. Тем не менее, это две ярко выраженные половины рода человеческого. Поздеев так и разделил полотно на две половины, чтобы путаницы не было.
Как подумаю, что я почти ничего не сказала, что хотела, так теряю всякую уверенность в своих писательских способностях.
Если б я была писателем или критиком, я бы точно знала, каким образом излагают мысли.
Да простят меня за мой первый опыт и да не осудят за отсутсвие красноречия.
Ида Роот, актриса ТЮЗа, Красноярск, 1975 год
